Автор: Indira Neill
Перевод: Toshiya (Ryo)
Я убил его. Я не хотел. Но я сделал это и ничего не чувствую. Ни боли, ни печали. Я такой же мертвый, как он. Я был так взбешен. Так взбешен, и я, я…он такой холодный и спокойный сейчас, как ангел. Но я знаю его, я знаю его лучше, чем он думал, лучше, чем кого-либо. Я знаю, под его изорванными, ободранными крыльями нет чистоты. Потому что он такой же, как я. Я не могу поверить, что убил. Я убил, я убил, я убил. И что? Что с того? Его кровь на моих руках, но мои руки уже запятнаны кровью тех, кого я люблю. И теперь его кровь соединилась с ними на моей белой руке.
Он такой бледный. Безжизненный. Я никогда не говорил ему, как сильно я на самом деле беспокоюсь за него. Я никогда не говорил ему, что люблю его. Он никогда не знал, что я не смог бы ничего сделать без него, я никогда не говорил. И теперь я впервые разобрался в своем отношении ко всему. Я спокойно убил, его кровь текла в моих венах. Мы разные. На наших руках та же кровь. Мы все разделяем одну и ту же кровь. Мы все добрые и злые, и сейчас я не могу сказать, каким бы я хотел быть. Я убил. Я убил без желания, без удовольствия. Но почему? Что привело меня к этому? Каким бы больным и извращенным садистом я ни был, я никогда не думал, что дойдет до этого.
Прошлой ночью я…я спал с Аиджи. Я притворился, что никогда не видел его с Джуном. Я привел его в мою комнату, в мой собственный дом. Я хотел видеть брызги его крови на стенах моей комнаты. Я хотел напомнить себе, что я все контролирую. Я контролирую человека, который управляет моим ангелом. Сорвав с него рубашку, я увидел бинты. Черт, а Джун хорош. Раны еще кровоточили. Наверное, около дня назад, кровь была совсем свежая. Я приник к ранам. Выпил кровь из порезов, сделанных моим ангелом, и принялся за плоть. Я углубил маленькие порезы настолько, чтобы кровь продолжала течь, его лицо искажалось от боли. Чистая боль и никакого удовольствия. Он так непохож на Джуна, плачущего, зовущего меня Кирито. Прошлой ночью я был Кирито. Я оставался Шиньей слишком долго. Но я опять взял все под свой контроль.
Я не собираюсь резать его опять. Джун справляется гораздо лучше, чем я ожидал от него. Может, я, в конце концов, оторвал его крылья. Но сейчас, с руками, запачканными кровью кого-то еще, я понимаю, как сильно мне нужен Джун, и я надеюсь, что Джун также нуждается во мне.
Аиджи охотно пошел за мной. Он знал, кто я. Он должен был видеть шрамы Джуна. Теперь понятно, что Джун делает с ним то же самое. Он знал, куда идет и во что ввязывается. Он сам виноват. Я взял его на кровати. Кричащего от боли, в его крике едва можно было заметить намек на удовольствие. Я насиловал его, мучил, разрывал на части. Окрашивая мои простыни его кровью. Заставляя его пробовать ее. Мне было это нужно как освобождение. Теперь, когда я думаю об этом, я понимаю, что никогда не смог бы быть таким жестоким с Джуном. Я только резал его кожу. Как бы сильно я этого не хотел и как бы сильно не нуждался в этом, я никогда не делал ему больнее, чем он мог выдержать. И теперь я знаю, что Джун никогда не любил Аиджи
. Никогда, он хотел меня. О боже, пусть я буду тем, кого он хотел все это время.Его кровь все еще на моих простынях. Сейчас это ничего не значит, но капля крови медленно капает с моей руки на пол. Отчетливые пятна на моем ковре, они останутся здесь навсегда. Как моя кровь на чьих-то руках, эти пятна останутся. Как моя кровь на моих собственных руках, эти пятна будут здесь. Те, что принадлежат Джуну, исчезли. Но эта кровь и моя останутся навсегда. Джун не умер из-за пролитой им крови. Впрочем, кровь всех ангелов одинакова, она заставляет меня интересоваться им.
Я хочу вернуться обратно. Но я знал, что произойдет, и все же делал это, все же я сжимал тот самый маленький карманный нож в своей руке. Все же, я вонзал этот нож в его плоть, все же, я покрывал свои руки его кровью. Кровью невинного. Кровью ангела. Никто не заслужил такого. Никто из нас не нуждался в этом. Никто из нас не нуждается друг в друге.
Я не знаю, что делать с его телом. Оно такое холодное. Оно просто лежит здесь, на моей кровати. Я переложил его на пол. Оно не может оставаться здесь, оно принадлежит лучшему месту, чем я могу предложить. Я накрыл его покрытыми кровью простынями.
Нож. Я продолжаю сжимать его в моей окровавленной руке. Немного крови осталось на простынях, когда я покрывал ими его тело. Но на руке осталось достаточно. И этот нож. Я никогда не расстанусь с ним. Все истекали кровью из-за него. Я бы хотел быть более разумным. Но я не могу быть счастливым человеком. Я не выношу счастливых людей этого мира. Он был одним из них. Мы
были так похожи, и в то же время были такие разные, потому что он был счастлив. В своем собственном мире, маленьком и странном, он был счастлив. Видеть его счастливым, я не мог вынести это. Я не мог.Но некоторые люди обязаны быть счастливыми, а я отнимаю у него это, я забираю это у всех. Все те эмоции, которых я не испытывал годы, возвращаются ко мне. Душат меня чувствами жалости, горя, гнева, страха, любви. Я люблю Джуна. Но уже поздно, слишком поздно. Слишком поздно любить его, сказать ему, что я люблю
его. Я не могу. Он никогда не узнает, как сильно я люблю его. Как сильно я в нем нуждаюсь. Он не был просто моей игрушкой или развлечением. Я любил все, что касалось его. Я любил его.Мне так жаль, так жаль, что я сделал это, и тех, кому причинил боль. Мне так жаль, и я понимаю, что они никогда не узнают, насколько мне жаль. Так же, как Джун никогда не узнает, как сильно я любил его. Никто не узнает, что я на самом деле чувствовал. Никто не узнает. Проклятье, я хочу, чтобы они знали! Я хочу, чтобы меня помнили, чтобы по мне скучали, когда я уйду.
Я хочу видеть выражение лица Джуна, когда говорю ему те слова, которых он так долго ждал. Но я никогда этого не увижу. Моя вина, что он никогда не будет чувствовать то, что заслуживает. Он заслуживает больше, чем это. Он заслуживает больше, чем я.
Везде высыхает кровь. Пролитая повсюду кровь спекается и высыхает. Я нежно касаюсь его щеки. Он заслуживает больше, чем это, они все заслуживают больше. Но я должен жить моей несчастной, жалкой жизнью и вести их за собой. Но разве это была не идея Джуна? Он так любил меня, что взял с собой и попробовал показать мне нечто большее, чем то, к чему стремился я. И он сделал это, он показал мне то, что я отказывался видеть. Сейчас я понял, как подхожу этому миру. Сейчас, после того как убил, я понял.
Засохшая кровь немного притупила нож. Я удивляюсь виду собственной крови. Мой кровь такая же красная, как у любого из них. Такая же красная, как у Джуна, такая же красная, как у Аиджи. Кровь у всех одинакова, и у всех она со временем теряет цвет. Потом ни одного из нас не будут помнить дольше, чем мы повлияли на кого-то. И никто не может изменить мир. Так что со временем мы все исчезнем. Кто-то может остаться дольше, чем другие, но в конце концов все мы исчезнем,
потому что ничто не вечно.Крошечные красные пятна. Моя комната, моя квартира, моя жизнь покрыты ими. Маленькие красные пятна. Теперь они хлынули в мою комнату, в мою квартиру, в мою жизнь. Хлынули, и я не могу остановить этот поглощающий меня поток. Я позволяю ему литься на простыни, позволяю моей крови смешаться с теми, кого люблю. Я даже люблю Аиджи, он всегда был мне хорошим другом. Даже несмотря на Джуна и все остальное, я знаю, что он бы все сделал для меня. По крайней мере, я надеюсь, что сделал бы.
Мне так жаль. Я резал Джуна, я причинил боль Аиджи, я убил моего брата. И за что?
Я резал Джуна ради моих собственных садистских желаний.
Я причинил боль Аиджи за то, что он заставил меня понять, как сильно я любил.
И мой брат, Кота. Почему он должен был прийти? Какого черта он должен был прийти? Прийти и показать мне все мои недостатки, все мои ошибки. Почему из всех людей именно он, счастливый ребенок, почему он заслужил это? Он пришел, и я не мог позволить ему знать о его брате.
Я взял нож, мой нож, и ударил его. Он умер, переполненный болью и ужасом. Это продолжалось до тех пор, пока его грудь не превратилась в лоскуты, тогда я прекратил резать. Он откинулся назад, плача, умирая. И я ничего не сделал для того, чтобы он меня не покидал. Потому что я оттолкнул его. Я оттолкнул его так безжалостно. Я заслуживаю смерти.Я кладу мою голову на простыни, на окровавленные, красные простыни. Кровь Аиджи, кровь Коты. Я кладу голову на то место, под которым оборванные остатки груди Коты. Оно немного продавливается. Моя кровь продолжает просачиваться сквозь одежду. Мне жаль, Кота.
Мне жаль.
Stage 2Иногда я просыпаюсь подавленным.
Даже сейчас. Прошел почти год, а я все еще просыпаюсь подавленным. Я все еще помню кровь. Я никогда не думал, что в человеческом теле так много крови. По всей квартире, везде. И она принадлежала всем, они проверили это. Кровь всех нас была найдена. Кроме Такео. Они нашли мою кровь на стенах и ковре, кровь Шинджи на простынях, кровь Шиньи и Коты
, господи, Коты…Наша безобидная мазохистская игра...мы играли в садистов и мазохистов, и это было так безобидно. Ты никогда не задумываешься, как это больно для того, кто в действительности не играет. Кота, он был совершенно не при чем. Но он умер. Шинья убил его, а затем убил себя. Мне следовало бы считать его страшным эгоистом, но я не могу. Я был эгоистом. Я был тем, кто любил двух людей. Сейчас я понимаю, как сильно любил Шинджи. Когда я осознал это, у меня не было случая поговорить с ним наедине. Увидев квартиру, залитую кровью Шиньи, я не смог больше разговаривать с теми, кого любил.
Потом средства массовой информации устроили цирк. Я не мог спать, не мог есть, и все, кто изводили меня, только делали хуже. Еще хуже было в день рождения Шиньи, кто-то послал мне почтой сердце, сердце какого-то животного. Это было глупо, жестоко…и это было так больно. Сложно представить, каково это – когда ты должен рассказывать совершенно незнакомым тебе людям о своих сексуальных привычках, особенно когда они далеки от обычных. Но расследование есть расследование. Господи, это было самое ужасное, что мне когда-либо приходилось делать за всю свою жизнь.
Шесть месяцев, шесть месяцев прошло с тех пор, как я видел Шинджи. Забавно, после того как мы прошли через всю эту бумажную возню, вопросы и все остальное, я не могу больше называть его Аиджи. Аиджи было точно как Кирито, интересный способ прятать свои истинные сущности. В
Pierrot я был не собой, в то время как Шинья и Шинджи были совершенно другими людьми. Они создали Кирито и Аиджи.Я болен, меня почти каждый день рвет, так что я не могу больше петь. Больно даже говорить. Врачи говорят, что это из-за стресса. И они ничего не могут сделать, чтобы вылечить меня. Они ограничивают меня в пище. Я не пью газированную воду, не ем шоколад, лимоны и вообще все, что действительно сьедобно. Иногда я чувствую себя лучше. А бывают дни, когда меня постоянно тошнит, уже ничего не осталось, но меня продолжает тошнить. Поэтому я никуда не выхожу больше. Люди беспокоятся за меня, спрашивают, все ли со мной в порядке. Мне не нужна их жалость, к черту их жалость! Меня предает мое собственное тело. Я не знаю, как кто-нибудь может страдать от голода. Это так больно. Иногда я не ем, потому что не хочу, чтобы меня рвало. А иногда мне даже не надо есть, чтобы это началось. Я начинаю давиться, давиться своей собственной слюной и не могу остановиться. Все, что я могу делать потом, это свернуться в клубок и надеяться, что все прошло. Что закончились боли в желудке, и что я смогу прожить хотя бы один
день нормально и не проснусь больным. Они ничего не могут сделать. Я должен сам справиться с этим. Они говорят, что физически со мной все в порядке, но меня все равно продолжает рвать кровью. Я тону в собственной крови.Я должен быть благодарен. Благодарен, что у меня есть еда, от которой меня тошнит. Благодарен, что есть доктора, которые говорят, что ничего не могут сделать. Я должен быть благодарен, черт. Я должен быть благодарен, что у меня болит голова, и я не могу видеть. Я должен быть благодарен, что
просыпаюсь каждый день в одиночестве. Я должен быть благодарен, что помню то, что человек, которого я любил, мертв. Я должен быть благодарен за все эти мелочи, что дала мне жизнь .Почти все время я нахожусь в своей темной квартире. Иногда смотрю телевизор или что-то вроде этого. Я никогда не слушаю музыку. У меня еще есть моя гитара и те простые песни, которые я написал, но никому не показывал. Но я никогда не смотрю ни на гитару, ни на песни. Помню, я слышал, что когда умер Хидэ, Йошики перестал играть на ударных. Но он не прекратил заниматься музыкой. Хотел бы я быть таким сильным. Я не могу слушать даже музыку других групп. Вместе,
Pierrot, мы могли сделать все, что угодно. Шинья и Шинджи были так талантливы. Очень талантливы, больше, чем когда-либо надеялся быть я. Как-то, около трех месяцев после всего, я посмотрел на свои песни. Они были настолько пустые, детские, поверхностные. Сейчас я немного лучше понимаю себя, если бы я захотел писать песни, я бы сразу же превзошел все свои предыдущие попытки. Теперь, когда уже поздно, я наконец начал понимать музыку. Я имею в виду, что у меня есть еще шанс, но я не готов принять опять эту боль.Единственный человек, которого я сейчас вижу, это Такео. Такео не был вовлечен во все это, но он страдает. Возможно даже больше, чем я думаю. Он приходит часто, ненадолго, в основном, чтобы убедиться, что я ем. Я говорю ему, что мне больно есть, но он все равно заставляет меня. Моя сестра тоже приходит. Не так часто, но приходит. Она спрашивает, приходит ли Такео меня кормить.
По крайней мере я знаю, что еще есть люди, которые заботятся обо мне. Я знаю, что они помнят меня как нечто большее, чем мазохистскую игрушку Кирито.
Почему мазохизм – это плохо? Что делает его
“плохим”? Люди не говорят об этом. Они не используют эту тему для своих разговоров. Согласен, это не лучшая тема для беседы, но она не кажется мне такой уж плохой. Если они хотели, чтобы я был возлюбленным Кирито, то почему после того, как выяснилось, что так оно и есть, они злятся на меня, посылают сердца мертвых животных? Разве это не то, чего хотели от нас девушки-фанатки? Об этом забавно думать. Они узнали, что их фантазии реальны, и испугались их. Написанное на бумаге выглядит хорошо. Но кровь и слезы – это отвратительно и грязно для них. Когда же это просто в их головах, оно кажется им самым лучшим, что только может быть.Те два маленьких белых шрама остались. Они заживали каждую ночь, но они никогда не исчезнут полностью. Я же хочу, чтобы их не было. Я знаю, что они есть, потому что однажды снял свою рубашку и попросил Такео посмотреть на мои шрамы. Мне надо было знать, по-прежнему ли они там. Он сказал, что они остались, казалось, что он сейчас заплачет. Я никогда не видел раньше, чтобы Такео плакал. Он просто стоял и держал меня. Это было приятно – знать, что он заботится обо мне.
Я не так наивен, как был раньше. Я еще не вполне уверен насчет моего места в этом мире и есть ли оно для меня вообще. Но не в этом дело. Я знаю, что если умру, Такео будет не все равно, моей сестре будет не все равно, моим родителям тоже не будет все равно. Так что имеет ли значение, повлиял ли я на этот мир, или нет? Может и нет, но люди любили меня, значит, я повлиял на них. И даже с той болью, что я испытываю сейчас, я хочу продолжать жить. Шинья причиняет мне такую боль, какую он даже не мог себе представить. И это не мазохистская боль. Эта боль разрывает мне грудь так же, как Кирито разорвал грудь Коты. Я знаю каждую деталь этого дела. Пятьдесят восемь глубоких ран на груди Коты, пятьдесят восемь.
На самом деле, этому нет логического объяснения. Потому что даже если мы все в конце концов умрем, нет пути, чтобы избежать этого. Мы пронесем все шрамы и кровавые пятна через наши жизни. И чем больше мы будем стараться прятать их, тем заметнее они будут другим людям. Я вижу следы крови на моих руках, потому что знаю, что мог бы остановить это. Я знаю, что смог бы спасти кого-нибудь. Я верю, что смог бы.
Я ни на что не годен сейчас. Я просто занимаю пространство. Такео сказал, что я мог бы переехать к нему, возможно, это было бы легче для него. Ему не надо было бы ходить сюда, чтобы присматривать за мной. Но мне совсем не надо, чтобы он еще больше заботился обо мне...и мазохистская игрушка переезжает к тому участнику группы, который еще жив и с которым он еще не спал...но затем
я опять начинаю беспокоиться о себе. Я уже пытался ранее несколько раз покончить жизнь самоубийством, и я знаю, что не хочу этого. Я знаю, что хочу продолжать жить. Возможно, Такео смог бы меня удержать от того, чтобы я не сделал какую-нибудь глупость. Конечно, я теперь не курю и не пью. Мои проблемы - это те правила, которым я должен следовать. Они говорят, что это нервирует, но стоит мне лишиться того, о чем они говорят, как я начинаю нервничать уже из-за того, что этого нет.Уже некоторое время я лежу в ванной, пытаясь в который раз смыть кровь с моего тела. Иногда я сижу здесь так долго, что моя кожа становится странной. Я напоминаю какое-то подобие человека, но мое умственное состояние далеко от человеческого. Я чувствую себя временами как животное, испуганное, сбитое с толку животное. Вода почти обжигающе горячая, несмотря на то, что я провел здесь почти час. Она все еще горячая. Она должна была меня обжечь, когда я только оказался здесь...но я не помню точно. Я стал немного чище, это все, что я знаю сейчас.
И я не боюсь утонуть здесь.
Stage 3
(Сцена третья)
Шрамы на моей груди никогда не заживут, они останутся навсегда. Сейчас я наконец понял, что умираю. Прошло уже…сколько? Три года? Четыре? Десять? Не помню. Все, что я помню – это боль. Такая боль, что я мог бы умереть на тех белых простынях. Мог бы умереть...но, к счастью, я понял, когда Кирито сказал мне уйти оттуда. И я ушел. Но я должен был остаться. Если бы я остался, Кота был бы с нами сейчас. Я никогда не пытался узнать его лучше. Забавно, ведь мы столько времени были в одной группе, а я никогда не знал о его надеждах, мечтах…Я никогда не знал, чего он хочет от жизни. Я сомневаюсь, чтобы Кирито знал это. Это кажется таким несправедливым. Но сейчас я тоже умираю. И Такео говорит мне, что и у Джуна не все в порядке.
Я все еще люблю его. Я хотел бы обнять его, сказать, что все будет хорошо. Хотел бы я и себе сказать, что все будет хорошо. Три года, похоже, что все-таки три. За эти три года ничего не изменилось. Я один. Один, потому что я никогда не вернусь к Джуну. Я не заслуживаю его. Все, что я могу, это винить себя за случившееся. Джун не хотел меня, но я хотел заставить его хотеть меня, заставить его нуждаться во мне. Мне было это необходимо, когда он был с Кирито. Я слишком поздно понял, что Джун никогда не смог бы меня любить. Было слишком поздно, и я не хотел сдаваться. Я продолжал надеяться.
Тогда почему, почему я пошел к Кирито той ночью? Я сказал себе, что хочу отомстить ему, что хочу показать ему, насколько он слаб. Но, в конце концов, это он прижал меня к кровати, задыхающегося, и жадно приник к моим ранам. Я не мазохист, и говорю так не из-за того, что люди говорят, будто это неправильно. Мне наплевать, что другие люди думают обо мне в этом отношении. Но мое тело слишком слабое, чтобы вынести хотя бы немного боли, и мне не нравится это. Но, в тоже время, я должен признать, что мое тело предало меня. Оно реагировало так, как будто ему это нравится, но мой разум продолжал кричать об обратном. Мой разум боролся с моим телом и проиграл. Вот, что нравилось Кирито и Джуну. Действительно, может ли садист получать удовольствие, мучая настоящего мазохиста? Если другой человек получает удовольствие от боли, боль ли это в ее истинном значении? Или они искали именно тот конфликт между телом и разумом? Тот взгляд в чьих-то глазах, который выражает наслаждение, как бы сильно он не хотел прекратить это. Может, поэтому они оба получали такое удовольствие от меня. Удовольствие, которое они никогда не получали друг от друга, потому что их разум и тело были единодушны в принятии боли. Так странно думать об этом. Но на самом деле это не имеет для меня такого большого значения. Я не уверен, что хочу, чтобы это имело для меня значение, но я все еще гадаю, почему мое тело так легко предало мой разум? Почему я ничего не смог сделать, чтобы это остановить? Но даже если бы я мог это остановить, я не уверен, что стал бы это делать. Вот, что пугает меня больше всего. Быть контролируемым и не использовать силу, что дана тебе самому. Садисты не очень-то подходят мазохистам
.Забавно, даже несмотря на то, что я умираю, я продолжаю думать о разных жизненных мелочах. Может, мне стоит подумать о Боге? Я никогда не был религиозным человеком, и не могу сказать, что религиозен сейчас. Но я всегда верил в Бога. Я надеюсь, что этого достаточно. Но все же, бог кажется мне таким же обычным, как и все остальное. Я просто пытаюсь найти где-нибудь утешение. Такео поддерживает меня и говорит, что все в порядке. Что все будет в порядке. Я знаю, что он говорит Джуну тоже самое. Я не понимаю,
как он все это выдерживает. После всех этих лет. Я спросил его как-то об этом, и он в шутку ответил, что поскольку является “отцом” группы, то будь он проклят, если не будет обо всех нас заботиться. Мне интересно, любил он кого-нибудь. Хотя сейчас я чувствую, будто это того не стоит. Мы все могли бы быть просто друзьями, и все было бы отлично. Никому не было бы больно. Я мог бы завести какую-нибудь милую девушку, мы могли бы пожениться и завести детей, это было бы замечательно.Скучно лежать на кровати целый день, в то время как они постоянно проводят какие-то тесты и проверки. Тесты, потом немного еды, потом опять тесты. Впрочем, когда я попросил, их стало меньше. Я скоро умру. Я знаю, что попаду в ад, так что я еще смогу увидеть Кирито и сказать, что никогда не винил его. Я бы сделал то же самое на его месте. Это просто человеческая сущность, ведь верно? И если бы я мог снова увидеть Коту, я бы хотел узнать его лучше. Но, несмотря на то, что я готов умереть, я не уверен, что действительно хочу этого. Также, как я ненавижу оставаться здесь, я хочу, чтобы все стало лучше. Я хочу попробовать заново, и в этот раз не быть таким идиотом.
Идет дождь. У меня такое чувство, что с тех пор, как я стал частью
Pierrot, всегда идет дождь. Но раньше я не чувствовал себя так, будто тону в этом дожде. Pierrot не распались. Да, когда группа вот так лишается двух ее участников, очень сложно продолжать. Так что, полагаю, считалось, что нас больше нет. Несмотря на это я продолжал играть, продолжал писать музыку. Но Кирито больше никогда не сможет завершить ее. Я играл, пока несколько месяцев назад меня не привезли сюда. Пока я не начал умирать.Я не пытаюсь все еще на что-то надеяться. Я умираю и знаю это. Но я хочу, чтобы мне стало лучше. Я постоянно повторяю это в своем уме. Я умираю, но хочу, чтобы мне стало лучше, я скоро умру, но собираюсь выжить.
Но ведь есть Такео, по крайней мере, хоть что-то. Я понимаю, как сильно он старается. Однажды он спросил меня, хочу ли я снова увидеть Джуна. Джун тоже болен. Он болен, но он не умирает. Я ответил Такео, что не хочу, чтобы он видел меня. Я стал еще более худым, чем раньше, и я знаю, что очень бледный. Если он хоть когда-нибудь что-либо испытывал ко мне, я не хочу напоминать ему об этом, я не хочу, чтобы он видел меня таким. Но если бы мы только могли увидеться, если бы только он хотел меня увидеть…У меня появилась бы причина, для того, чтобы жить. Мне надо жить. Мне нужна причина, чтобы жить. Я живу.
Незаконченные песни в записной книжке, в моей квартире. Все осталось там, я даже работал над партиями для ударных. Но я не могу писать тексты песен, для этого нужен Кирито. Будет чистым предательством, если я стану писать песни, даже сейчас это работа Кирито. Потому что я по-прежнему часть группы, я по-прежнему просто часть
Pierrot. Тогда почему я не могу видеть Джуна? Потому что тогда я узнаю, что все кончено. Это был план Джуна. Идеальная маленькая игрушка, которую можно завести и направить в нужную сторону. Его группа, его любовь, последняя капля его невинности. Как бы Джун не верил в то, что Кирито – лидер, мы все знали, что это группа Джуна. Мы могли расколоться и пойти каждый своей дорогой уже давно, но Джун сумел удержать нас всех вместе. Мы никогда бы не добились ничего без него. Никогда. И все это разрушилось. Все, чего он добивался на протяжении всей своей жизни, разрушилось за одну единственную ночь.Шрамы, я боюсь их, потому что могу ясно видеть, что они остались. Мне снятся кошмары, что из них опять начинает течь кровь. И что я истекаю кровью на больничных простынях. Ничто не может остановить кровотечение. Я боюсь, очень. Когда же я просыпаюсь, крови нигде нет. Я могу чувствовать во рту ее привкус, но крови нет. А ее вкус есть. Я думаю, что схожу с ума, но чувствую себя более здравомыслящим, чем когда-либо в своей жизни. Я чувствую себя в здравом рассудке, если меня никто не контролирует, потому что в этом случае у меня есть время подумать над тем, что творится со мной самим.
Я могу видеть то, что снаружи, из окна моей комнаты. Я могу наблюдать, как сменяются времена года и играют дети. Маленькие, перевязанные умирающие дети. Но они выглядят счастливыми, потому что знают, что их любят, знают, что еще живы. Они не знают, будут ли живы завтра или послезавтра, но они живы в данный момент и, может быть, это все, что важно на самом деле. К ним приходят их родители, приносят им сладости и игрушки. Они играют друг с другом, они счастливы. Никто из них не проживет достаточно долго, чтобы почувствовать что-нибудь большее. Но они чувствовали и поэтому они что-то значат в этом мире. Они этого не знают, но это так. На самом деле, им и не надо знать, что они что-то значат, чтобы быть счастливыми. Они никогда не узнают, что такое мазохист, они даже не спросят, что это в действительности означает. В конце концов, они не успеют узнать слишком много. Но они узнают, что они жили, и этого достаточно для них. И этого достаточно для меня.